Мы хотим больше того, что можем иметь. А потому имеем меньше, чем могли бы.

Сразу два научных коллектива провели исследования счастья. В смысле, где живут самые счастливые и самые несчастные люди. Результаты у англичан и американцев получились разные — одни считают, что лучше всех себя чувствуют социально обеспеченные, пользующиеся хорошей медициной и доступным образованием скандинавы, другие нашли, что безоблачно счастливы жители в общем-то нищих маленьких островов в океане и буйной Латинской Америки, а в развитых странах люди жизнью недовольны. У одних на первом месте Дания, у других — микроскопическое государство Вануату, расположенное на островке в Тихом океане и мало кому вообще известное.

Общее же в результатах этих исследований то, что мы в обоих случаях занимаем одно из последних мест, близкое к двухсотому.

Огорчаться, по-моему, из-за этого не стоит. Счастье — предмет эфемерный, это не ВВП и не средний доход, не продолжительность жизни и даже не количество мобильных телефонов на сотню человек. Оттого, что мы чувствуем себя несчастными, ничего в действительности не происходит, что имеем, то и имеем, нефть пока не иссякает, но и зарплата не больно растет. Счастье существует только в наших душах, мы сами его себе создаем или, применительно к нашему случаю, сами создаем его отсутствие. Счастье — это чувство счастья, не более того.

Однако же быть несчастным плохо. Всем понятно, что быть несчастным хуже, чем просто бедным, больным, старым, одиноким и так далее. Потому что несчастье — это все перечисленное вместе плюс чувство несчастья дополнительно.

Вот этим веселым ребятам с Вануату (или из Вануату?) хорошо. Несмотря на то, что можно побиться об заклад: там даже таких поликлиник, как наши районные, нехватка, тропические болезни бушуют, рыба в океане то ловится, то нет, адская жара, питание нерегулярное, а местные новые вануатские бесстыдно жируют на предоставлении оффшоров другим нуворишам. Но вануатцы всем довольны, счастливы и желают другим того же.

Мы же несчастливы. Вот уже и платят бюджетникам и пенсионерам регулярно и заметно больше, чем прежде, и образованием займутся всерьез, и войны большой на нашей территории сейчас нет, и наводнений, цунами, землетрясений в наших краях не бывает — а нам все плохо. Взятки, конечно, берут со всех, но их и в Латинской Америке берут, а вот Колумбия, к примеру, в первых строках по счастью. Может, они там от своей коки в эйфории и даже не замечают вяло текущей гражданской войны? Вполне может быть, но факт есть факт: колумбийцы счастливы, а мы — нет.

Серьезные социопсихологи и другие специалисты могут дать этому удивительному свойству нашего народного характера разные серьезные объяснения.

Мне же приходит в голову только одно: мы хотим больше того, что можем иметь. А потому имеем меньше, чем могли бы.

И всегда мы такими были, о чем в равной степени свидетельствуют и хрестоматийные слова великого национального поэта «на свете счастья нет...», и почти дословно его цитирующая популярная татуировка «нет в жизни счастья». Впрочем, в этом же ряду и утверждение относительно того, что человек создан для счастья, как птица для полета — что за нелепая и безосновательная уверенность! Конечно, если так думать, всегда будет чего-то не хватать.

В наших представлениях о хорошей жизни содержится столько недостижимого, сколько, полагаю, не содержится в самых дерзких мечтах ни датчанина, ни вануатца. Это же наш литературный герой провозгласил, что «человек выше сытости» — ну-ка, убедите в этом тихоокеанского островитянина, который точно знает, что полная сытость есть цель и идеал. Это мы веками томимся духом, страдаем от вселенского несовершенства и удивляемся, что на уборку двора сил не хватает — а как их может хватить, если все ушли на размышления о вечном и страдания?

Между прочим, народы тех развитых стран, где, по некоторым данным, тоже дефицит счастья при полном обеспечении насущными предметами, научились терзаться из-за нереального, скорее всего, у нас. Еще недавно там народы требовали от правительств и работодателей вещей практических — повышения зарплат и пособий, сокращения рабочей недели и увеличения оплачиваемого отпуска. В последние же десятилетия развитые европейцы озаботились совершенно неосязаемыми проблемами — правами меньшинств, судьбой иностранной бедноты, экологией, которая у них-то вполне приличная, и хищничеством транснациональных корпораций, которые многих из них кормят. Налицо «всемирная отзывчивость», которую, опять же, русский классик приписывал исключительно своим соотечественникам, та готовность покинуть свою хату и пойти воевать, чтобы отдать землю в Гренаде незнакомым испанским крестьянам, о которой писал советский поэт. От нас распространяется по близким регионам недовольство мироустройством — оно и лишает счастья.

Однако ж во всем этом должен быть и наверняка есть некоторый высший смысл. Нельзя поверить, что мы несчастны просто так, без компенсации. И весьма логичной гипотезой представляется такая: несчастье и есть загадочная русская душа. Если б не чувствовал себя народ несчастным, не был бы склонен он к крайностям: к серьезной литературе, духовным поискам, надежде на начальственную заботу и пренебрежению бытовой красотой. В нашем умении быть несчастными скрыты истоки национальной одаренности и, конечно, морали.

И вот ведь что интересно: при постоянных претензиях к любой действующей власти, удовлетворить которые неспособна никакая, народ в целом ее одобряет. То есть считает статус-кво вполне приличным, лучшим из возможных. С этим можно спорить, приводя весьма серьезные аргументы, но, опять же, не в истинном качестве начальства дело, а в отношении к нему российского населения. А оно демонстрирует совершеннейшее пренебрежение логикой: перемен не хочет, но действительностью не просто недовольно, но недовольно больше едва ли не всего остального человечества.

Возможно, здесь спрятана ловушка для легковерных и совестливых: такой несчастный народ вызывает желание помочь ему немедленно, сделать счастливым хотя бы насильно. Вырабатывается рецепт счастья по принципу «если сейчас народ несчастлив, надо сделать все наоборот, и счастье наконец поселится в наших краях». Ну, делается наоборот. Кто был ничем, становится всем — а счастья не прибавляется, зато прибавляется реальных бед и настоящих ужасов... Опыт такого рода имеется, и нельзя сказать, что урок усвоен всеми.

А путь смирения остается непройденным. Между тем можно принять неизбывную несчастливость соотечественника как данность, как народный обычай и сосредоточиться на вещественных, конкретных проблемах. Вроде средней зарплаты и увеличения продолжительности жизни хотя бы мужчин путем исключения из обихода дрянной и и прочих реальных спутников иллюзорно несчастной судьбы. Мы все равно будем гордо считать, что нам хуже всех, но пусть хотя бы оснований для такого предубеждения станет меньше. Этой цели можно достичь упорным трудом, совершенствованием политической системы в сторону демократии, поворотом экономики в сторону высоких технологий — дело не в тактике и даже не в стратегии. Задачи могут быть любыми, главное — конкретными.

Но счастливыми, боюсь, нам все равно не стать никогда.

Александр Кабаков, писатель, CN