На постсоветском пространстве появился Анти-ГУАМ. По мнению политолога главы отдела по защите Конституции МГБ Приднестровской Молдавской Республики Дмитрия Соина, саммит непризнанных государств в столице Абхазии Сухуми был «ответом на саммит ГУАМ и их заявления». Киевский саммит ГУАМ «носил явно агрессивную направленность в отношении непризнанных государств… пророссийские анклавы вынуждены адекватно реагировать на те вызовы и угрозы, которые исходят от прозападных режимов. Развитие событий адекватно той геополитической ситуации, которая складывается в бывшем СССР».

В данной ситуации не будем оспаривать корректность тезиса Дмитрия Соина о противопоставлении «прозападных» и «пророссийских» образований. Спор между Россией и Западом на евразийских просторах вовсе не является непримиримым антагонистическим противоречием.

По поводу СНГ-2 США и ЕС еще не приняли «окончательного решения». Последние парламентские выборы в том же Приднестровье получили высокие оценки представителей польского Сейма. А Польша сегодня претендует на особую роль в Центральной Восточной Европе, стремясь выступать в роли душеприказчика бывших государств социалистического лагеря перед «старой Европой» Зафиксируем лишь тот факт, что сухумский саммит стал «нашим ответом» ГУАМу.

Как это часть бывает в случаях с политическими антагонистами, их политические цели, ценности, лозунги бывают зеркальным отражением друг друга. И если государства, образующие ГУАМ, на своем последнем саммите приняли решение трансформировать свою структуру в «Организацию за демократию и развитие», то их оппоненты создали организацию с почти одноименным названием «За демократию и права народов». Таким образом, мы можем констатировать, что демократический дискурс стал безальтернативным на постсоветском пространстве (по крайней мере, в европейской ее части). К демократическим ценностям и целям апеллируют все. Демократические лозунги отстаивают и геополитические оппоненты России (ы ГУАМ), признанные мировым сообществам, и непризнанные образования, ориентированные на теснейшую интеграцию с Россией.

Однако демократия (как дискурс) является на сегодняшний день тем единственным началом, которое объединяет государства - ы ГУАМ и самопровозглашенные республики, отколовшиеся от Грузии и Молдовы. В остальном же их цели и задачи прямо противоположны. Грузия и Молдова (как и другие ы ГУАМ) стремятся к скорейшей евроатлатнической интеграции, с помощью которой они мечтают вернуть свой контроль над Южной Осетией, Абхазией и Приднестровьем. Напротив, представители «мятежных республик» видят гарантии своей безопасности и сохранения идентичности в заступничестве России.

В Совместной Декларации президентов Абхазии, Южной Осетии и Приднестровья была выражена признательность России «за ее активные усилия в урегулировании конфликтов, в том числе ведущую роль в сохранении и поддержании мира» в регионах конфликтов. В той же декларации предлагается, чтобы Россия продолжила «высокую миссию государства-миротворца» с тем, чтобы ее миротворческие операции стали бы «мирогарантийным обеспечением политического урегулирования отношений с Грузией и Республикой Молдова». Думается, что у Кишинева и Тбилиси (и у Киева, по крайней мере, у его «ющенковской» части) иной взгляд на «мирогарантийное» обеспечение безопасности в «горячих точках» постсоветского пространства.

Пророссийский дух сухумского саммита непризнанных и фактическое создание Анти-ГУАМа снова актуализировали разговоры о возможном признании Россией самопровозгашенных республик, а также возможном их включении в состав РФ. Эти разговоры основываются на тезисах некоторых (хотя далеко и не всех) представителей нового сообщества «За демократию и права народов». По словам президента Южной Осетии Эдуарда Кокойты, сначала его республике необходима независимость, а затем «воссоединение с остальной частью своего народа, то есть с Северной Осетией, и автоматическое вхождение в состав России».

«Других задач у нас нет», - резюмировал глава непризнанной Южной Осетии. Более остоно высказываются представители Абхазии. Секретарь Совбеза этой непризнанной республики, историк Станислав Лакоба: «Более активную роль стала ать Россия. Путин жестко высказался по поводу референдума. Если можно в Черногории, то почему нельзя у нас? Пусть нам объяснят, почему Черногории можно, а Черномории нельзя? На Западе говорят, что это разные случаи. Конечно, разные. Все государства, получившие признание в последние годы, — Косово, Черногория, Эритрея, Восточный Тимор — не похожи друг на друга. В нашем случае нужно раз и навсегда понять, что Грузия и Грузинская ССР — разные вещи».

Геополитический вызов ХХ столетия, связанный с распадом крупных имперских или полиэтничных образований, сформировал два ответа. Первый подразумевал признание административно-территориальных границ, существовавших ранее, даже в том случае, если оные были «нелогичны», нарисованы «под линейку» и несправедливы с той или иной точки зрения. Принцип нерушимости границ провозглашался выше прав этносов и исторических обоснований.

Противники такого подхода, напротив, выдвинули принцип «нулевой отметки»: все ранее существовавшие границы объявлялись результатом несправедливой враждебной деятельности прежних властей, а вновь возникшим образованиям предлагалась доказать право на обладание той или иной территорией. В данном случае история становилась единственным источником легитимации территориальных притязаний.

При роспуске Советского Союза принцип нерушимости границ был основным. Только отказавшись от территориальных претензий к соседям, Россия смогла сохраниться как государство. И до поры до времени ать доминирующую роль на постсоветском пространстве и в мировой политике в целом, в частности, добившись монополии на обладание ядерным оружием среди постсоветских стран.

Именно в 90-е Россия смогла выступить гарантом прекращения огня в Карабахе, Южной Осетии, Абхазии, Приднестровье и в Таджикистане. Можно сколь угодно обвинять тогдашний МИД в капитуляции, сдаче Крыма и Северного Казахстана, русских в Прибалтике, но очевидно, что, затеяв тотальную войну по всему периметру своих границ, Россия могла в тех условиях только красиво и патетически проать. Впрочем, для многих российских политиков самоцелью служат как раз виктимность и геополитическое самоубийство, а не позитивный результат.

Противоположный путь выбрала Сербия, решившись при распаде единой Югославии на радикальный пересмотр границ бывших республик без учета своих военно-политических ресурсов — внешних и внутренних. В результате «Великая Сербия» не просто не смогла стать ядром новой Югославии, но потеряла такие исконные территории, как Косово и лишилась возможности защитить права сербского населения в Хорватии и Боснии.

Сегодня российская дипломатия снова, как и в начале 90-х, стоит перед выбором: избрать более сложную и тонкую политику защиты своих национальных интересов (и, прежде всего, своих соотечественников) на постсоветском пространстве или же пойти по внешне более легкому пути признания (или даже инкорпорирования) самопровозглашенных образований.

Сегодня в России практически никто не пытается измерить количество ресурсов, необходимых для включения Абхазии, Южной Осетии и Приднестровья в состав РФ. О политических рисках речь и вовсе не идет, хотя такие риски совершенно очевидны.

Прежде всего, необходимо четко определить, что национальные интересы России не тождественны политическим интересам элит непризнанных образований. Да, они во многом совпадают, но далеко не во всем. Сегодня Москва заинтересована в сохранении стабильности на Южном Кавказе, в полном замораживании конфликтов, способных взорвать Северный Кавказ. Однако присоединение Южной Осетии и Абхазии к России создает для нашей страны целый ряд чрезвычайно сложных и опасных проблем. В случае присоединения Южной Осетии Россия приобретает не только Цхинвал, но и грузинские села, расположенные вперемешку с осетинскими.

Как быть с грузинским сепаратизмом или ирредентизмом в случае такого сценария? Ведь в этой ситуации мы получим осетинский ирредентизм наоборот. Другая проблема — степень интеграции южных осетин даже не в российский социум в целом, а в северо-осетинский.

Для того чтобы понять всю глубину проблемы внутриосетинских взаимоотношений, нужно побывать в Северной Осетии и побеседовать с рядовыми обывателями по поводу «засилья кударцев» — выходцев из Южной Осетии. По неофициальным данным местных правоохранительных структур, проблема внутриосетинского диалога будет очень непростой. Кстати сказать, очень многие из респондентов во Владикавказе (чиновники, эксперты, журналисты) отмечают большую степень этнонационализма и русофобии именно в среде «кударцев».

В свою очередь Абхазия добивается не вхождения в состав РФ в качестве субъекта, а «ассоциированного ства» с Россией. Абхазской элите нужна военно-политическая поддержка со стороны Москвы, но не пресловутая «вертикаль» с чиновниками из центра и их аппетитами. Приднестровье и вовсе не имеет общих границ с Россией. В случае присоединения ПМР не исключено военное столкновение с Украиной, поскольку Киев однозначно против такого сценария.

На чьей стороне окажутся симпатии США и Европы, говорить не приходится. Кто готов с цифрами и фактами в руках доказать, что российская армия и государственный бюджет способны обеспечивать подобный геополитический проект? Ведь прощанием с G-8 и всей политической репутацией «новой демократии» дело не ограничится. Даже при самом благоприятном исходе очевидно, что Игорь Смирнов и его окружение на пушечный выстрел не подпустят к своему бюджету и кадровой политике московских «соглядатаев». А значит, в самом лучшем случае на Днестре получится некий аналог Татарстана или Башкирии начала 1990-х гг.

Безусловно, нынешняя ситуация отличается от начала 90-х. Тогда Россия преодолевала свой внутренний «парад суверенитетов», двоевластие и попросту не могла заниматься обустройством пророссийских образований за ее административными пределами. Но в то же время в начале 1990-х гг. у России был карт-бланш на обустройство СНГ. Теперь такого карт-бланша нет, а значит, все попытки в одностороннем порядке изменить советские административно-территориальные границы будут означать одно — «сербизацию» со всеми вытекающими последствиями. Победить в этой борьбе сегодняшняя Россия не сможет. Единственная ее перспектива — красивый проыш и статус страны-изгоя.

России следует отказаться от «привязки» к Косово. Сегодня, увы, все действия по отношению к непризнанным образованиям привязаны к Балканам. Наша внешняя политика должна, наконец, стать самоценной и самодостаточной — вне зависимости от того, есть Косово или нет, признана его независимость или же отложена до скончания веков. Россия должна проводить свою эгоистическую политику на постсоветском пространстве.

Подчеркнем, свою, а не тираспольскую, цхинвальскую или сухумскую. В этой связи приоритетом такой политики должно стать жесткое противодействие политике Грузии, Украины и Молдовы по ускоренному решению проблемы непризнанных государств до признания Косово. В данной ситуации нельзя исключать и военного участия российских миротворцев в защите конфликтных зон и сограждан РФ, например, от «коммандос Саакашвили». На Днестре такой вариант маловероятен. Москва могла бы сформировать свой перечень критериев признания непризнанных государств:

• состоятельность государственных институтов,

• гарантии этническим меньшинствам,

• наличие демократических процедур.

Аналогичный набор требований можно предъявить ко всем участникам процесса. До тех пор, пока Грузия и Молдова не станут демократичными, федеративными государствами, в которых будут гарантированы права этнических меньшинств, России не следует поддерживать «объединительные усилия» Тбилиси и Кишинева. Как только такие масштабные изменения будут зафиксированы (пока предпосылок для этого не видно), Москва сможет изменить свою жесткую политику.

Но если в течение определенного срока в Грузии и Молдове не произойдет соответствующих изменений, можно будет ставить вопрос о признании самопровозглашенных образований, желательно не в одностороннем порядке, а хотя бы частью мирового сообщества. По крайней мере, при таком подходе в действиях Москвы будет больше логики и собственного достоинства.

"Политком"