Петр Вайль, литератор, эссеист, путешественник, главный редактор русской службы Радио "Свобода" (Прага), автор сборников эссе "Гений места" и "Карта родины", соавтор (с А. Генисом) "Русской кухни в изгнании", выпустил в издательстве "Колибри" новую книгу "Стихи про меня".

Книга состоит из 55 глав, соответствующих 55 стихотворениям 26 поэтов - от Иннокентия Анненского до Сер Гандлевского. Вайль выстраивает свою биографию по этим стихам, стихам русского 20-го века, которые, как он считает, стали участниками его жизни.

- Непосредственное, почти детское восприятие художественного творчества. Когда не умничаешь, не рассуждаешь. А самым простым способом: нравится, не нравится; про тебя, не про тебя; примеряешь на свою жизнь. Кто-то вошел в литературу одним стихотворением, кто-то больше. Больше всего Иосиф Бродский.

Не только потому, что я был с ним знаком. Мне кажется, Бродский – единственный из всей второй ины 20-го века равновелик великим поэтам первой ины. Он сумел зарифмовать наше время. Куда ни ткнешься, везде всплывает какая-то строка Бродского: "Ворюга мне милей, чем кровопийца" или "Что сказать о жизни? Что оказалась длинной", "Налить вам этой мерзости? Налейте".

Это все Бродский, это моя жизнь, жизнь моего поколения. Я рад у с ним. Рад, что он получил Нобелевскую премию – единственную правильную из всех литературных премий в мире.

- Все остальные премии – забава для публики, превращение искусства в спорт. Когда устраиваются предварительные забеги, четвертьфинал, полуфинал и т.д. Нобелевская премия сваливается на голову неизвестно откуда неизвестно кому. Когда пишут в прессе: "Был номинирован на Нобелевскую премию" – это вранье. На нее никто никого не номинирует.

Это журналистская спекуляция. До последнего момента никто не знает. Если Памука (лауреата 2006 года) предсказывали многие, то Гарольд Пинтер (2005) не попадал даже в предполагаемые списки, обсуждаемые в прессе. Это замечательно, когда премия валится на голову.

Все остальные – розыгрыши, предмет для всевозможных спекуляций и злоупотреблений. Нобелевская премия тоже бывает несправедлива. Потому что это человеческий выбор. Есть много достойных писателей, не получивших Нобелевскую премию. Набоков, Борхес. Но в то же время в ней есть красота.

- А какие книги вам понравились в последнее время?

- "День опричника" Сорокина. Виртуозно написано. Даже о зависти нельзя говорить, потому что это полет. Как он умеет работать со словом! Как он выстраивает, придумывает, сопрягает слова!.. Предыдущие его книги меня оставили равнодушным, но "День опричника" – языковой шедевр. Очень немногие люди понимают, что не только предложения состоят из слов, но и слова из букв. Сорокин это понимает.

- У вас есть шанс быть не только внутри, но и снаружи русской литературы. Каковы сейчас тенденции развития литературы в России?

- Такого книжного расцвета не было никогда. Ни в какой России. Ни в СССР, ни в царской. Если пресса, телевидение так или иначе контролируются, то книжный рынок совершенно свободен.

- Конечно. Чем больше, тем лучше. Отбор – это дело читателя. Пусть как хочет, так и крутится в этом книжном море.

- Но ведь занижается планка восприятия. Читатель уже перестает отличать сомнительную литературу от хорошей.

- Сомнительная – это с вашей точки зрения. Раз люди ее покупают, значит для них она несомненная. Они должны иметь право покупать те книги, которые хотят. Если есть свобода, то она есть как для хорошего, с нашей точки зрения, так и для плохого. Иначе это управляемая демократия. Не надо спасать мир от перенасыщенности или чего-то там еще. Нужно думать о себе, заботиться о семье и двух-трех друзьях. Все. Точка. Хватит уже, надумались о мире. Пусть все сами делают свой выбор. И как жить, и что читать.

- Все же я с вами не соглашусь. Потому что зачастую мне не оставляют выбора ни издательства, ни телевидение. Нет того количества хорошей продукции, которую лично я хочу потреблять. Это место занято бросовой ерундой.

- Существует определенный социально-политический климат. Авторы телепродукции не просто так показывают ерунду. Они крайне ограничены и в средствах, и в темах. Потому что нельзя всерьез говорить о политике, об экономике, о социальной жизни. У телевидения образовалась узкая площадка, на которой остается только петь, танцевать и показывать криминал. В 90-е годы было интересное телевидение, сейчас – нет.

А книжный рынок пока свободен. Появляются книги, темы, немыслимые на телевидении или в 95 процентов бумажной прессы. Оппозиционные книги, которые всерьез обсуждают политику, экономику, социальную сферу. Другое дело, что тираж ничтожен, но они есть. Книжный рынок процветает во всех отношениях: в коммерческом, в свободном, в литературном.

- Интересный, странный опыт превращать собственную книжку в картинку. Колоссальные потери. Стиль же не перенесешь, он пропадает. Ведь зачем-то же я сочинял размышления, детали. А тут нужно обрезать, потому что 26 минут экранного времени. Нужно делать четко, лапидарно, конкретно. Но, с другой стороны, это было поучительно и интересно. В мире вообще нет ни одной хорошей экранизации. Это и понятно – ведь вся прелесть словесности в деталях, в мелочах, в языке, в каких-то завитушках. Экранизация поневоле обрубает все эти красоты. Она все конкретизирует и упрощает.

- Кино не шагнуло дальше книги?

- Когда-то кино выстраивало свой язык – в 20–30-е годы. Но с обретением звука все закончилось. Когда появился звук, кино стало изводом литературы и театра. Метастазом. Утратило свой оригинальный язык. Некоторые художники пытаются восстанавливать. Делать непохожее, не перенесение литературы на экран, а что-то свое. Например, Герман. Но в массе своей кино – это продолжение литературы с потерями. Хотя и приносит свою образовательную пользу.

- Да, но все-таки трудно бороться с тем, что визуальный образ проще, доходчивей, прямолинейней. Протестовать против этого глупо. Кино наступает, торжествует, завоевывает. Значит, книжка займет свое место у 10 процентов потребителей художественного творчества. А больше и не надо.

MIGnews