Брюно Дюмон: Антигерой воспитывает добродетели

На украинские экраны вышел фильм "Фландрия" - победитель последнего Каннского фестиваля.

 

Брюно Дюмон после выхода на экраны своей дебютной картины "Жизнь Иисуса" ходит в фаворитах у критики и жюри международных фестивалей. В 1999 году за фильм "Человечность" он получил три награды Каннского фестиваля, оставив с носом всю мировую режиссерскую элиту. В прошлом году в Канне его уже рассматривали в числе главных претендентов на "Золотую пальмовую ветвь", и постановщик не обманул ожиданий, завоевав "Фландрией" высший фестивальный трофей.

 

Для фестивалей радикальное авторское кино, которое невозмутимо снимает Брюно Дюмон, - конечно, лакомство. Долгие, выразительные, пастые планы, очень мало слов и психологии, экстремальное насилие в кадре. "Фландрия" открывается пейзажами чавкающих грязью дорог, ссутулившегося от дождя леса, мокрых лугов, а продолжается сухой и равнодушной африканской пустыней, чтобы снова завершится убожеством деревенского трактира и бродящими между сараями на фермерском подворье свиньями и гусями.

 

Дюмон, безусловно, рассказывает о современном мире, но с позиции эпической. Люди, по его убеждению, меняются еще медленнее, чем ландшафты, оставаясь в сути своей дикими варварами, рабски подчиненными зову ей и инстинктов. Возможно, главный из них - жажда обладания.

 

Во "Фландрии" между тем, как мужчины сражаются за желанную женщину, а армии - за вражескую территорию, режиссер ставит знак равенства. ый треугольник, который образовали в деревенской глуши болезненно чувственная девушка Барб (Аделаида Леруа) и два ее ухажера - неотесанный молчун Деместер (Самуэль Буаден) и щеголеватый Блондель (Анри Кретель), будет сплющен в линию только жертвой одного из соперников. И именно тогда, когда предельно ослабятся узы цивилизации, - на войне, где невесть зачем окажутся односельчане.

 

Впрочем, чтобы утолить свою месть, ревнивцу надо будет избавиться от оков морали кардинально - почувствовать вкус крови, издеваясь над стариками, убивая детей, насилуя женщин.

 

Все-таки Брюно Дюмон неслучайно снимает непрофессиональных актеров. Для него, очевидно, принципиально помнить, что на месте его нерефлексирующих героев может оказаться каждый из нас. Так ли это на самом деле, попытался выяснить в беседе с режиссером корреспондент еженедельника "CN-Столичные новости".

 

- После "29 пальм" вы снова начали работать с непрофессиональными актерами. И даже, кажется, пригласили на главную роль Самуэля Буадена, который ал у вас в "Жизни Иисуса"?

 

- Да, я даже писал сценарий "Фландрии", держа в мыслях его образ. Непрофессиональные актеры обладают выдающейся силой выразительности, необходимой мне для работы. От профессионалов такую мощь и искренность получить очень сложно.

 

- Во "Фландрии" большое место уделено войне. Причем вы с необычайной достоверностью, даже натурализмом, показываете весь ее ужас и жестокость. Однако где именно происходит действие - в Ираке, Афганистане, Эритрее - определить практически невозможно. Непонятно, что вообще делает эта кучка французов в пустыне. Это сознательное решение?

 

- Война, показанная в фильме, - это внутренняя война, которую мы ведем постоянно. Мы ведь все солдаты. Я не хотел касаться конкретных политических или исторических проблем, поэтому война и выглядит на экране достаточно абстрактной. Но ее надо показывать. Телевидение лишь информирует нас о военных конфликтах, но не дает подлинного ощущения связанного с ними насилия. Потому на телевизионные сообщения о войне мы больше не реагируем, мы просто привычно фиксируем их в своем сознании. Информация, которую мы получаем в теленовостях, уже не приводит нас в ужас.

 

- Получается парадоксальная ситуация - телеканалы в каком-то смысле оказываются заинтересованными в террористических актах, кровавых катастрофах, потому что тогда у них есть возможность поместить громкий сюжет в начале выпуска новостей. При этом у человека, которому преподносится эта информация, исчезает связь между смертью, которую ему показывают на экране, и осознанием смерти, возникающим, скажем, когда теряешь близких.

 

- Совершенно верно. Поэтому кино должно осмысливать войну, а режиссеры - искать средства, способные пробудить у зрителя ужас. В кино войну нужно показывать иначе, чем на телевидении. Так что политический, исторический аспекты конфликта для меня неважны. Как я уже сказал, все мы воины и должны сублимировать свою сущность. Кино просто помогает нам отдавать себе отчет в абсурдности и мерзости войны.

 

- Какую нагрузку в таком случае несут мирные эпизоды картины, обыденное существование героя на своей ферме во Фландрии?

 

- Я стремился показать, что война является исключительно выражением любви. Все насилие в фильме - следствие ого соперничества между Деместером и Блонделем, которые желают Барб. Война лишь обостряет чувство ненависти, которое Деместер испытывает к Блонделю. Однако между этими мужчинами, которые желают обладать одной женщиной, нет никакой разницы, точно так же, как нет разницы между палестинцами и израильтянами, которые сражаются за одну и ту же землю. Люди убивают друг друга из-за любви к земле, только из-за этого. И в Чечне происходит то же самое. Война - это всегда история любви. В этом, кстати, косвенное объяснение того, почему действие картины происходит во Фландрии.

 

В основе фильма лежит очень простая и понятная история ого соперничества. Если бы Деместера и Блонделя не призвали на войну, то Деместер, скорее всего, однажды просто отколотил бы своего друга. Или, что более вероятно, смирился с тем, как все сложилось. Сила огня, войны пробуждает в его характере порывы, которые во Фландрии в обыденной обстановке были бы угнетены и не проявились бы.

 

- Но ведь и после войны, когда он, по сути, одержал победу над своим соперником и получил женщину, герой не обретает, скажем так, душевного комфорта.

 

- Да, оказывается, что он мерзавец. Он идет к Барб. Он может рассказать ей о своем военном опыте. Он даже может заплакать. Он может сказать ей о своей любви, но при этом остается мерзавцем. В этом вся неоднозначность человеческой природы: Деместер может быть героем и мерзавцем одновременно.

 

- То есть он, скорее, антигерой.

 

- Да, и мне кажется, что так даже лучше, потому что зрителю легче отстраниться от него. Я не думаю, что "Фландрия" - антивоенная лента. В ней нет отрицания войны. Наоборот, она признает войну. Отвращение к войне возникает в вас, когда вы смотрите фильм. Мне важно, чтобы он заставил реагировать зрителя. Я убежден, что у кино есть еще и своеобразная медицинская функция: оно может развить у человека средства защиты его гуманизма, вводя в него зло по капле.

 

Когда вы видите перед собой героя-мерзавца, то вы возмущаетесь им, и это укрепляет вас самих. Режиссер, который показывает вам великолепного героя, купающегося в лучах славы, ничем вас не обогащает. Посмотрев на такого героя, вы останетесь такими же, как были. Как ни странно, антигерой может воспитывать добродетели. Потому что мы, зрители, отвергая его, создаем себя.

 

- Это весьма сложная задача - как для режиссера, так и для зрителя. И кажется, сегодня не слишком популярная ни у тех, ни у других.

 

- Конечно, сегодня все жаждут развлечений. Мы даже не употребляем слово "трагик" по отношению к актерам, называя их комедиантами. Люди думают, что трагическое и так присутствует в их жизни - в выпусках новостей. Но пережить подлинное ощущение трагического человек может только с помощью искусства - литературы, живописи, музыки, кино. Следует все же отдавать себе отчет в том, что если в нашем все больше напоминающем шоу мире человек теряет способность реагировать на трагедию, он лишается внутренних опор.

 

Сер Васильев, "CN-Столичные новости"