Как известно, многие понятия не поддаются точному определению. Очевидные примеры - любовь и нелюбовь. Слова "я не люблю..." в устах, например, Черчилля, имели разный смысл в зависимости от того, шла ли речь о лейбористах или о нацистах. Так же и с помидорами - одно дело если я их не люблю в смысле "могу есть, а могу не есть, будут на столе - попробую, а нет - так и не вспомню", и другое - если я их не люблю так, что "меня от них тошнит и сыпь по всему телу".

На разных уровнях проявляются и общественные симпатии и антипатии. Политический выбор почти целиком эмоционален: ведь ни аналитически, ни даже исторически невозможно обосновать преимущество либерализма над социал-демократией или консерватизма над реформизмом. Есть, конечно, конъюнктура, побуждающая избирателей время от времени менять свои приия. Но в целом люди выступают за свободу предпринимательства или за рост расходов на социальные программы исходя не столько из рациональных соображений, сколько из своих взглядов, установок, убеждений. Разница в общественно-экономическом устройстве между США и Норвегией, Голландией и Испанией проистекает в значительной мере из различий в национальном характере.

Выбор объекта политической поддержки - это почти всегда выбор наименьшего зла, или, если угодно, оптимального баланса между добром и злом. Не думаю, что, например, в Британии очень много непоколебимых фанатов Блэра, не представляющих самой возможности существования лучшего лидера. Просто в данных обстоятельствах большинство предпочитает его. Разумный сторонник социалистических методов перераспределения расходов всегда учитывает, что слишком высокие налоги отрицательно сказываются на бизнесе как источнике их поступления. Рациональный сторонник свободы предпринимательства не только из гуманизма, но и из чувства самосохранения не захочет опускать уровень социальной защиты ниже того "плинтуса", за которым возможен общественный взрыв.

В рамках сегодняшних российских политических реалий я отношу себя к оппозиции. В том числе и потому, что нынешняя власть культивирует нацизм. То, что нацистский марш 4 ноября разрешили, а антинацистский 27 ноября - запретили, ярко об этом свидетельствует. Да, прав Лимонов, говоря, что Кремль стремится изобразить себя единственной защитой от нацистской угрозы. Но, на мой взгляд, из этого не следует, что на эту угрозу можно не обращать внимания. Напротив, надо оценивать нацистскую опасность как еще более значимую именно по той причине, что Кремль и Лубянка выступают как пособники нацистов, рассчитывающие сохранить за собой роль кукловодов. И рискуют при этом не одни "застеночники", но и вся страна. Разногласия у меня с Лимоновым есть, они существенны, но для меня это не причина для отказа взаимодействовать с ним в пределах оппозиционного тренда.

Валерия Новодворская, Александр Подрабинек и еще некоторые коллеги из-за этого считают, что я изменяю либеральным убеждениям, а может быть, и чему-то большему. Безусловно, Новодворская имеет право утверждать, что у меня "нет никакого опыта борьбы, риска, ответственности, жертвенности... нет четких убеждений, нет политических и исторических знаний". Я ее уважаю так же, как и раньше. И действительно, у нее нет гарантий, что лимоновцы не выкинут из окна ее портрет Гайдара.

Демократическая система вообще не самая обещающая в части гарантий. Она дает шанс, и в этом ее преимущество. Октябрь 17-го не был запрограммирован в феврале, как, к сожалению, не запрограммировано единство демократов и тем более оппозиционеров ни в 2005-м, ни, увы, в 2008-м. Я намерен сделать для формирования этого единства максимум возможного. Не потому, что всех люблю в этой части общества, а потому, что готов терпеть их недостатки. Даже тогда, когда они не готовы терпеть мои.

Я готов это сделать отчасти и потому, что существующий в России режим уже перестал быть для меня просто нелюбимым блюдом. После всего, что было и есть, - всего не перечислишь - меня от него уже тошнит и сыпь по всему телу. И за шанс от него избавиться я готов сотрудничать и с Лимоновым, и с Новодворской, и с еще многими людьми, не любящими меня и не пользующимися моей любовью. Вспомним, что против Гитлера Черчилль был готов заключить союз с сатаной. Он был весьма эффективный политик.

Я обещаю, что, покуда мы оппозиция, мои политические несогласия с единомышленниками в широком смысле этого слова могут быть выражены лишь в молчаливой форме. Потому что Валерия Ильинична и все, кто за что-то меня критикует и/или не любит, все равно мои единомышленники и коллеги. Даже несмотря на то, что она считает своими союзниками 75% СПС - видимо, включая и ов Общественной палаты, и менеджеров кремлевских корпораций. В главном мы сходимся. А о помидорах можно спорить. И сейчас, и потом, и всегда. Даже когда спасем страну - и власть, и народ, и оппозицию, которая, я надеюсь, поменяется местами с властью. Но обе останутся. Потому что власть и оппозиция - нужны народу, а вместе с ним они и есть страна. Спасти страну отдельно от власти и оппозиции, а тем более народа, вряд ли получится.

Тем более что нынешняя власть очень плоха, в частности, и тем, что не хочет и не может позволить существовать оппозиции. Я не намерен быть на нее похожим. Никогда.

Александр Осовцов, "Грани.Ру"